Взрослый выбор

— У меня роль некоего лоббиста и контактера. В ней нет никакого пафоса. С одной стороны, результат моей работы сложно измерить, с другой — 4 года назад Министерство культуры, например, в документах почти не употребляло выражение «соверменная драматургия», а сейчас это очевидная норма. С современной живописью то же самое. Это [принятие современного искусства] - медленная история. Сначала меняется настроение, потом дела и поступки.

— Искусство для всех, дальше начинаются подробности. Мы скорее всего, толковники, которые пытаются заземлить первопроходцев или освоить после них места обитания. Людей по всему миру сейчас окружает актуальное искусство. Ваши гаджеты забиты новыми картинками, новыми событиями и поступками. Вы можете не внедрять их в свою жизнь, не развешивать картинки в своей комнате. Но они к вам уже пришли.

— Когда мы говорим, что человек в курсе или не в курсе современного искусства, мы говорим о подготовленном обществе, которое понимает, что от Москвы и до Амстердама совриск, примерно, одинаковый. Оно знает героев и понимает язык, на котором эти герои говорят. Я же всегда работаю с современным искусством в другом прочтении. Если саратовским школьницам сказать, что коралловый — цвет 2019 года, они могут не париться, кто выбирал, что за институции, как это происходило. Просто они начнут покупать коралловые майки, красить коралловым цветом ноготочки. Да они даже могут не догадаться, что они в тренде, что они в новой эстетике. Я считаю, что у нас в стране современное искусство пришло с багажом институций, правил, в этом есть некая проблема.

— Да, оно получилось немного закрытым и сектантским. Но если говорить о словах, о языке, о том, что Шнуров абсолютно такой же постмодернист, как и его коллеги на западе. Что все реперы — это литература постмодерна. Люди слушают язык, построенный по законам постмодерна. Вряд ли молодые люди вешают какой-то плакат с березками.

— Но это тоже продукция совриска. Поэтому они потребители и участники, им просто про это не сказали.

— Я пытаюсь построить коммуникацию с человеком, который все равно является потребителем эстетики, звуков, литературы, эмоций. Грубо говоря, я спрашиваю: «Тебе картинки нравятся, ты картинки любишь?» Он говорит: «Люблю». И я привожу ему картинки. Он смотрит и говорит: «Как неожиданно!». Ему «картинка» нравится как человеку. Если мы будем представлять искусство как закрытый клуб, говорить: «Ты к нему подготовься, поучись», начинать с обжигающей провокации, то, конечно, мы получим плохую репутацию современного искусства.

— Мы для этого работаем. Есть закон: только такие работы и вызывают интерес [которые нужно изучать]. Человек, получив эстетический шок от чего-то в области искусства, поначалу обжигается, а потом это засело в его голове, и все. Я не знаю, кто в наше быстрое время захочет пойти глубже. Заставить вглядываться до смерти мы не можем, это выбор зрителя.

— Каждый год «Актуальная Россия» очень разная. В какой-то степени это обзор итогов года. Мы начали утяжелять выставку работами, над которыми, мы, очень надеемся, зритель зависнет. Сейчас во всем искусстве возросла роль интерпретаторов. Когда ты смотришь на Красный круг («Красный круг на черной поверхности», Илья Чашник 1925 год, — прим. ред.), появляется человек, который скажет: «Это не просто Красный круг!». В этом есть ловушка, ведь ты же должен сам решить, что это такое. Если получилось самостоятельно понять, это победа. Мы к этому стремимся, делая выставку. Но если саратовская сила в середине выставки скажет: «Нет, объясните нам!», то мы повесим объяснялки.

— Скажу честно, первая мысль была «Как в этот раз должен выглядеть каталог?». Потом мы решили, что в XXI веке каталог может быть электронный. У нас есть надежда, что мобильное приложение продержится с человеком дольше, чем закинутая на книжную полку брошюра выставки. Мы планируем его развивать, до конца года будем присылать пользователям уведомления и добавим функцию «Собрать свою выставку».

— Спокойно-триумфальная. В головах зрителей бренд оформился. «Актуальная Россия» для кураторов и художников стала постоянным базовым событием. Мы вписаны в арт-распорядок их жизни.

— Сейчас очень много говорят о молодежи. Этот тренд живет лет 50 на самом деле, но такими мерками новое поколение не мыслит, им кажется, что все происходит сейчас. Нашей стране сколько лет? Тысяча, сто или двадцать пять?

— Вот. Если мы говорим о новой конфигурации России, то у меня складывается ощущение, что пора взрослеть. Мы все за эти четверть века попробовали, во все вляпались, отовсюду выбрались. Мы решили этот этап взросления посмотреть. Что такое 25 лет для человека? У него порывы прекратились? Нет, конечно, просто он теперь должен понимать последствия этих порывов.

— Я считаю, это часть его свободы. Настоящие, глубокие вещи в детстве не создашь. Это не касается возраста. Много культурных продуктов сейчас сделаны на основе страданий. Они искренние, я понимаю. Но с чего человек вдруг ныряет в ужас. Он не на войне, не в голоде, не в плену. Но как взрослый человек я смотрю и думаю, ну чего же ты переживаешь? Сейчас люди рвут себя из-за внутренних придумок, а не из-за того, что столкнулись с ужасами жизни.

— У нас представлена вся Россия. Мы первым критерием считаем принадлежность к современному искусству, его эстетика должна сохраняться. Дальше — вкусовая работа куратора.

— У нас тут демократический прицепной вагон, мы ждем, чтобы нам что-то предложили, смотрим на это и понимаем, что автор вписывается. У нас никакая комиссия не заседает. Есть место на стенке — вешаем, если они стопроцентно наши.

— Я с Саратовом завязался давно. Мы начали со складов Рейнеке, потом был Хвалынск. Ваш город — хорошая отправная точка, чтобы потом поехать по России. Я вам сейчас расскажу один эксклюзив. Мы дарили Хвалынску коня, в этом году подарим беседку Хармса. Есть еще один проект, но о нем я позже расскажу, когда приеду в Саратов.