Моим родителям нравилось рассказывать мне про мое раннее детство. Как и многие другие родители, мои делали это часто и воодушевленно, и на каждом семейном застолье обязательно всплывала новая байка про то, как я сделал или сказал что-то особенное, нечто умилительное или не по годам мудрое. Всех забавляли эти рассказы, и мне, чего скрывать, было приятно. Теперь, когда я остался один, мне снова приятно вспоминать, как родители предавались воспоминаниям, как это их радовало и как мне было приятно слушать. Такой слоеный пирог из приятностей. Этот текст написан по мотивам родительских воспоминаний. И немного – моих.

В четыре года у меня была любимая кукла – Мальвина. От какой девочки она мне досталась – неизвестно, но отношения с прежней хозяйкой у нее были явно непростыми: пластмассовая кожа Мальвины пестрела ссадинами и синяками, сквозь голубые капроновые волосы светились проплешины, а один глаз не закрывался, будто всегда ожидая внезапного нападения. Когда-то, если ее уложить на спину, Мальвина звала маму, но, видимо, однажды совсем отчаявшись, бедняжка умолкла навсегда. Я был очень привязан к Мальвине. Мы подолгу проводили время вместе, пили воображаемый чай из детской посуды (в моем хозяйстве был большой набор жестяных кастрюль, сковородок, тарелок, чашек и блюдец), обсуждали любимую телепередачу «Очевидное – невероятное». Мальвина все больше слушала, а говорил я. Иногда мы просто молчали, взявшись за руки, и я смотрел в ее незакрывающийся, все понимающий глаз. Признаться, очень красивый был глаз! Там, в загадочной синеве радужки, мне представлялась бесконечная Вселенная, вокруг таинственной черной дыры (буквально – зрачка) вращалась и посверкивала миллиардом светил необитаемая галактика. Будь я астрономом-первооткрывателем, то подарил бы ей самое прекрасное имя на свете – Мальвина.

Дело шло к свадьбе. Как-то, сидя на пороге своей комнаты, я приобнял куклу за плечи (она была почти с меня ростом), сомкнулся с ней макушками и на ломаном человеческом произнес свою первую сокровенную молитву:

– О, звезды! Помогите нам в любовь…

Папе это все не нравилось. «Пацан растет не туда!» – бубнил в усы отец, и к следующему моему дню рождения перед гостями было поставлено строгое условие: среди подарков никакого плюша, розового и округлого – только алюминий, фанера и пластик! На мое пятилетие пришло много детей, в основном мальчики. Некоторых я видел впервые, но неудобство ситуации вполне скрашивали подаренные башенный кран с пультом управления, самоходный танк, стреляющий резиновыми пульками и набор маленьких пластмассовых индейцев. Среди приглашенных была одна девочка – она подарила конструктор из алюминиевых деталей, как и заказывал папа. Не было на празднике только моей зазнобы – Мальвины. Ее, вместе с медведями и зайцами, а заодно и детской посудой, спрятали подальше в шкаф, наверное, чтобы не провоцировать лишние вопросы у гостей. День был веселый и шумный, подарков много, и все мы так активно, с присущими только детям азартом и неистовостью, резвились, что я, не привыкший к социальным перегрузкам, быстро утомился и вырубился, не дожидаясь окончания мероприятия (со мной до сих пор такое случается).

Проснувшись наутро, я обнаружил страшную картину: все новые игрушки были сломаны. Башенный кран не поднимал грузы, танк стоял без гусениц и не стрелял, многие детали конструктора были погнуты и непригодны к инженерным работам, а томагавки в руках и перья на головах маленьких индейцев нещадно изжеваны – видно, у какого-то ковбоя сильно чесались зубы. Что я тогда почувствовал? Наверное, опустошение – насколько способна на это чувство пятилетняя душа. Я не заплакал. Собрал все это игрушечное побоище в коробку и задвинул под кровать. Затем достал из дальнего угла шкафа Мишку, Зайку и Мальвину, рассадил их на кровати. Рядом – так уж и быть! – расставил искалеченных аборигенов Америки. Разлил виртуального чаю по жестяным чашкам. Во главе торжественной процессии водрузил свой портрет (его мне сделали накануне – там я счастливый и пока не знающий потерь), и толкнул речь:

– Вот, погиб мальчик Ваня! Он был храбрый и добрый, никогда не ломал игрушек и угощал всех чаем (пейте, пейте). Ваня навсегда останется в наших сердцах! Прощай, верный друг!

Куклы молчали, угрюмо уставившись на мой портрет. А что тут скажешь – такая потеря! Родители в замешательстве замерли перед этой картиной. Опомнившись, они кинулись меня успокаивать, обнимать и целовать, говорили, как они меня любят и что купят мне другие краны, танки и конструкторы, еще лучше прежних.

– Никогда! – воскликнул я. – Никогда, никогда не дарите мне игрушки! Мама прослезилась, а папа что-то неуверенно буркнул себе в усы и сбежал на кухню.

Через полгода мы переехали на другую квартиру. По дороге, в суматохе переезда, мои игрушки загадочным образом потерялись. Многочисленные отцовские банки из-под кофе, набитые не подходящими друг к другу болтами и гайками, благополучно добрались до нового места, а коробка с тем единственно важным, что составляло мою маленькую жизнь (ну, разумеется, помимо родителей, книжек и акварельных красок) была неизвестно где забыта! Первое время я, конечно, сильно горевал, но быстро новые обстоятельства заслонили эти переживания – сменилось место жительства, друзья, интересы. Мальвину я вспоминал все реже и реже, при этом к воспоминаниям примешивались неизвестные мне до того чувства неловкости и легкого стыда. Мне хотелось верить, что плюшевые звери, племя пожеванных индейцев и моя несостоявшаяся невеста Мальвина попали в руки доброго ребенка, бережно относящегося к подаркам. Но надежда была слаба. А еще через полгода на мое шестилетие родители сдержали данное обещание и подарили мне собрание Майн Рида (про индейцев) и микроскоп. Настоящие взрослые подарки! Так закончилось мое «игрушечное» детство.

По сложившейся традиции, каждый год мне дарили вещи, о которых мои сверстники не могли и мечтать – фотоаппарат, дорогущий этюдник с набором масляных красок и колонковых кистей, набор радиолюбителя (вместо конструктора), кинокамеру и кинопроектор к ней (я снимал кино и потом крутил его на семейных торжествах), и, наконец, на двенадцать лет мне подарили мой первый компьютер, работающий на «бейсике» (погуглите, если кто не знает, что это за зверь). Когда сегодня меня завистливо спрашивают, кем были мои родители, что так волшебно одаривали меня, я, пожимая плечами, отвечаю: обычные были родители, просто, наверное, очень хотели, чтобы «пацан рос туда, куда нужно». И про себя добавляю: и чтобы мальчик зря не хоронил себя.

– Вот так детство! – скажете вы. – Тебе, брат, и мечтать-то было не о чем!

Ну, почему же. Была одна штука, которой я грезил в школьные годы. Это телескоп. С ранних лет любил смотреть на звездное небо. Я верил, что где-то там, в неизведанных «Хабблом» и «Уэббом» просторах Вселенной, вокруг таинственной черной дыры вращается и посверкивает миллиардом светил необитаемая галактика с самым прекрасным именем на свете.