Один мой приятель работает в сумасшедшем доме. Нет, я понимаю, что так про свою работу говорят практически все, чьи повседневные будни хоть как-то отличаются от жизни беспозвоночных моллюсков, но с моим приятелем все буквально: он действительно заведует лечебной частью в одной из психиатрических больниц региона. И он мне рассказывает, что в этом году из-за пандемии и прочих неприятностей практически не было лета. Весеннее обострение сразу сменилось осенним, минуя какое бы то ни было затишье. Люди стали больше бояться, беспокоиться, злиться, а следовательно, балансировать на грани безумия. Появилась необходимость прикладывать какие-то усилия, чтобы сохранить остатки рассудка, спокойствия и вменяемости. Булгаковский профессор советовал своему ассистенту не читать до обеда советских газет, а я возьму на себя смелость дополнить: если есть возможность выбрать между современной музыкой и старой, выбирайте что подревнее.

Тут надо сразу оговориться: я не люблю людей с ретроспективным или ностальгическим мышлением. Я предпочитаю, когда люди глядят в будущее, не начинают бесконечно мусолить, например, то, какую страну мы потеряли, неважно, что имеется в виду: ведическая Русь, хруст французской булки, безинтернетное детство с пломбиром за двенадцать копеек.

Я даже не возьмусь утверждать, что новая музыка хуже прежней. Недавно моя мама зачем-то переключила радиоприемник в машине со своей ретро-радиостанции на современную, послушала час актуальных композиций и сказала, что не понимает, где заканчивается одна песня и начинается другая. Я признался, что, когда слушаю современные для нее отечественные ВИА, то тоже их не различаю: все советские ВИА практически одинаковые, кроме, пожалуй, гениальных «Песняров». Собственно, мама уже и сама их путала, потому что музыканты мигрировали туда-сюда, и не всегда было понятно, какой именно коллектив стоит на сцене. Для любителей западной старины напомню повальное стремление европейских групп 60-х годов повторить успех «The Beatles», окучивая ниву стиля «мерси-бит». Каждый временной период, каждая эпоха несет свой собственный набор стереотипов. Новая музыка в исторической перспективе не хуже и не лучше. Просто она меньше способствует сохранению психического здоровья.

Музыка сегодня стремительно и необратимо меняется, мутирует ее «движок», изначальный алгоритм, который обусловливает наиболее популярные тенденции. Это не козни мирового правительства, а отражение изменения воззрений человечества на мир, поданный через звучание. Например, пресловутое клиповое мышление сказывается на восприятии не только картинки, но и звука. Мелодия заменяется хуком, то есть выигрышный фрагмент становится важнее цельности. Гармония, рифф и аранжировка сдают позиции ритмичности и общей атмосферности звучания.

И ценности меняются. Вот, скажем, опера. Несколько веков всем было понятно, что это удивительно попсовое, напыщенное и неестественное проявление музыкального искусства, раздутое на потребу широким зрительским массам. Но из-за эстрадизации музыки, снижения требований к композиции и аранжировке сейчас оперу воспринимают как часть высокой классики. Далее – джаз. Это же хулиганское, демократичное, не сказать – люмпенское направление музыки. Его и воспринимали так, и считали «пощечиной общественному вкусу» и оскорблением эстетского слуха. А после снижения к нему поголовного интереса джаз стал элитарным жанром, музыкой для избранных. Пожившая на свете попса склонна постепенно обрастать репутацией элитарности на фоне более молодой попсы. Доживем ли мы до высказываний вроде «в лучших традициях великого искусства ганста-репа…»?

А все, что игралось в XIX–XX веках, несло следы неврозов предыдущих эпох, которые уже благополучно переварились. То беспокойство уже не воспринимается современным слушателем как актуальное. В 1972 году Роджер Уотерс из «Pink Floyd» со товарищи описал в сюите «Dark Side Of the Moon», что сводило его современника с ума. И вроде с тех пор джентльменский набор не изменился: деньги, страх смерти, бег времени, спешка, социальное отчуждение. Но этот шедевр звукозаписи уже не ввергает в депрессию, а остается эталоном безупречной звукозаписи, сохранив главное: гармонию, мелодию, рифф, импровизацию, чистоту и объемность звучания, стихи. Современная же музыка нас окунает в сиюминутные проблемы. Это логично и правильно, только ни черта не успокаивает.

Мы часто говорим: «Вот раньше были фильмы! Вот раньше была настоящая музыка, а теперь-то что?» И забываем, что и раньше хватало и плохих фильмов и плохой музыки. Просто сейчас культура отсеяла весь шлак. А то, что дошло до нас, – результат мудрой селекции. Слушая старое, мы имеем дело с уже отобранными результатами, избавляем себя от стресса самостоятельно разбираться в том, что такое хорошо, а что такое плохо.

Еще один аргумент в пользу старой музыки: несмотря на то, что она создавалась с желанием смести старый мир, выразить протест, удовлетворить свое эго, или просто по-быстрому срубить бабок, за прошедшее время уже обросла культурным контекстом настолько, что являет собой именно то, что мы называем гуманизмом. Поэтому все предшествующее музыкальное богатство от условного Вивальди до не менее условного Ника Кейва – это проверенный десятилетиями, а в некоторых случаях и столетиями, безошибочный универсальный быстродействующий антидепрессант. «Из наслаждений жизни// Одна любовь музыке уступает; // Но и любовь мелодия…», – говорит устами своего Моцарта «Наше Все».

Может быть, я неправ, и мне все это только кажется, но тогда у меня есть последний аргумент: подлинная аристократичность, ведущая к душевному здоровью, заключается как раз в том, чтобы позволить себе не быть модным. Мой приятель из психушки имеет собственное хобби – он собирает старые гитары, сделанные в странах социалистического лагеря. Эти болиды имеют достаточно причудливый дизайн и совершенно непредсказуемый звук. Мы часто подшучиваем над его увлечением и его ветхой коллекцией, но факт остается фактом: он сохраняет душевное равновесие, здоровье и даже хорошее настроение посреди окружающего его сумасшедшего дома.